«Вильнюс и его общины в XIII–XXI веках: семь веков истории сосуществования в городе. В связи с 700-летием первого упоминания Вильнюса в исторических источниках» — под таким названием 25-27 октября в Вильнюсе, в Национальном музее «Дворец правителей Великого княжества Литовского», прошла международная научная конференция, организованная Институтом истории Литвы, Вильнюсским университетом и другими научными учреждениями Литвы и Польши. Среди затронутых на конференции тем была и судьба литовцев Вильнюса и части Литвы, входившей в 1920-1930-е гг. в состав Республики Польша.
Так сложилось, что в этом регионе лишь часть населения сохранила литовский язык и идентичность. Большинство жителей в начале ХХ века уже говорили по-белорусски и по-польски и считали себя не литовцами, а поляками (это был скорее этноконфессионим, свидетельствовавший о принадлежности к Римско-католической церкви) или «тутэйшими», т.е. здешними, аборигенами, но без ярко выраженной национальной принадлежности. Поэтому власти РП, опираясь на польскоязычное население, зачастую игнорировали как его преимущественно литовское происхождение, так и вообще относились к литовцам как к «чужим», «иностранцам». По этой причине отношения между народами некогда единой Речи Посполитой в довоенной РП не складывались в гармоничную мозаику, а иногда и вовсе переходили в острые формы противостояния.
Павел Либера из Института национальной памяти Польши рассказал о том, какое значение в 1920-1930-е гг. Вильно имело для литовцев, которых в городе насчитывалось всего несколько процентов, а массу населения составляли примерно поровну поляки и евреи:
Присутствие литовцев в Вильно являлось доказательством того, что этот город связан с Литвой и является ее исторической столицей. В Вильно в то время находились почти все важнейшие литовские организации в Польше. Среди них — Виленский литовский комитет, Литовское научное общество, общества Св. Казимира, Св. Зиты, общество Rytas («Восход», или «Утро») и др.
Но за всеми ними наблюдали польские власти. В связи с этим я задаюсь вопросом, а что польские власти знали о группе литовцев, живших в Вильно, откуда получали эту информацию и какие делали выводы.
В довоенный период польские власти вели постоянное и усиленное наблюдение за всеми политическими, общественными, в меньшей степени хозяйственными организациями по всей стране. И это касалось как поляков, так и представителей всех национальных меньшинств.
Павел Либера, впрочем, отмечает, ссылаясь, например, на французские архивы, что подобного рода политика проводилась и в других странах Европы того времени.
Польскому ученому удалось раскрыть подробности того, как работал механизм отслеживания общественной деятельности литовцев в Польше. Среди прочего, Павел Либера обратил внимание на одну ранее находившуюся в тени личность:
Мариан Беерман был тем человеком, который подписал большинство записок, аналитических материалов по литовской тематике в 1930-е гг. И в 1936-1937 гг., во время процесса Константинаса Сташиса (возглавлял Виленский литовский комитет. — Ред.) он был одним из экспертов с польской стороны.
Павел Либера констатирует глубокую заинтересованность польских спецслужб жизнью литовцев Вильно и Польши:
Поступала оперативная информация о том, когда и кто приезжает из Каунаса и кто, когда, с какой целью туда выезжает. Правда, из тех документов, которые я изучал, не следует, что польской полиции удалось внедрить своих конфидентов в руководящие структуры литовских организаций.
Тем не менее, благодаря своим информаторам на более низком уровне польские власти хорошо знали о конфликтах среди литовской общественности Вильно, о различных фракциях в литовских структурах.
Остается вопрос, насколько эти знания влияли на политику польских властей в отношении литовцев. Могу сказать, что чаще эта информация не учитывалась.
На самом деле национальная политика Польши по отношению к литовцам была заложником межгосударственных отношений Польши и Литвы. Это отчетливо видно, например, по событиям после смерти Юзефа Пилсудского в 1935 г. Тогда, по инициативе Министерства иностранных дел РП, политика «государственной асимиляции», проводившейся в отношении литовцев, была доведена до крайности: были ликвидированы все литовские общественные организации, хотя ранее были закрыты почти все литовские школы и т.д.
Павел Либера считает, что в то время в национальной политике Польши в отношении литовцев главную роль играл МИД, а не МВД. Сдувая архивную пыль с документов, историк раскрывает многие тайные пружины политики того времени:
Рука МИДа видна и в другом аспекте. Когда в Вильно проходил уже упоминавшийся процесс Виленского литовского комитета и его председателя (Константинаса Сташиса. — Ред.), оказалось, что у польских властей не было в наличии достаточного количества аргументов и доказательств, чтобы предъявить серьезные обвинения.
Однако, что интересно, в августе 1936 г. у виленского воеводы состоялась конференция по поводу этого процесса. И оказывается, что против ликвидации Виленского литовского комитета выступил МИД. Более того, представитель 2-го отделения (разведки польской армии. — Ред.) заявил, что если будет начат судебный процесс против Виленского литовского комитета, то 2-е отделение не передаст суду доказательную базу, имеющуюся в его распоряжении.
В результате, Константинас Сташис был осужден на год тюрьмы, но вскоре и этот срок был ему уменьшен. История же распорядилась так, что в декабре 1939 — июне 1940 г. Сташис являлся бургомистром Вильнюса, возвращенного в состав Литвы в результате драматических событий: агрессии Германии и СССР против Польши.
А желающие познать жизнь поляков и литовцев Вильно и окрестностей в 1920-1930-е гг. могут посетить столицу Литвы, где до 4 апреля проходит польско-литовская выставка, прежде экспонировавшаяся в Кракове — «Wilno, Vilnius, Vilne. 1918-1948 гг. Один город — много историй». На ней представлены работы художников — польских, литовских, еврейских, белорусских и др., работавших в то время в городе. В городе, который волею судьбы соединяет и притягивает разные народы.
Виктор Корбут