Журналистка Татаро-башкирской службы Радио «Свобода» Алсу Курмашева была задержана в России после того, как приехала из Праги, где она живет и работает, чтобы ухаживать за больной матерью. После нескольких месяцев неопределенности и неоднократного продления срока содержания под стражей ее имя появилось в списке участников крупного обмена заключенными, что в результате позволило ей воссоединиться с семьей. В интервью Чешскому Радио Алсу Курмашева рассказала о своем эмоциональном пути на свободу. Польское Радио на русском приводит фрагменты беседы с политзаключенной.
Как вы себя в настоящее время чувствуете?
«Я чувствую себя в безопасности, для меня это самое главное. И я свободна, я чувствую это очень четко – я свободна просыпаться утром, когда хочу или когда это нужно мне. Я свободна встречаться с кем угодно и когда угодно и возвращаться, закрывать сама за собой дверь, открывать ее сама. Это действительно очень важно, это имеет смысл. Обычно мы не слишком задумываемся об этом, но для меня это стало очень важным».
Каким было ваше возвращение домой? Как прошла долгожданная встреча с семьей?
«Я всегда представляла себе этот момент в деталях. Он снился мне несколько раз. Я представляла, как выхожу из самолета, мой муж вручает мне белый чемодан, из которого я достаю чистую белую одежду. Потом он берет меня за руку, мы уходим вместе не оглядываясь туда, где меня ждут мои дети. Реальность была очень похожа. В первый раз, когда мне это приснилось, была зима, а зима в России, особенно последняя, была очень жесткой – минус тридцать. Обогреватели в наших камерах не работали несколько дней. Я думала, что у меня галлюцинации, потому что в ту зиму слово «обмен» или возможный обмен еще не использовалось, и я не могла представить, как выберусь на свободу, потому что будущее было для меня все еще довольно печальным. Та зима была очень мрачной. Но этот сон снился мне несколько раз, и он поддерживал меня, давал мне надежду. Это был счастливый момент».
Когда вы впервые узнали о плане вашего освобождения, о том, что это может произойти?
«Весной, в конце марта. Общение со следователями тогда немного изменилось. Они дали мне понять, что возможен обмен. Я знала, что передо мной в списке известные люди, американцы, такие как журналист Эван Гершкович и Пол Уилан. Я знала, что они уже давно находятся под стражей и что, вероятно, у них приоритет. Надежды на обмен было очень мало. Поэтому мы ждали, следователи намекали на это, но говорили, что сначала я должна пройти через суд».
Вы отбывали срок в Казани, но перед обменом вас перевели в Лефортово. Где было хуже?
«Плохо было везде. Независимо от условий. Например, еда в Лефортово лучше, чем в Казани. Думаю, душевые в Лефортово лучше, чем в Казани. Я точно знаю от Эвана [Гершковича], что библиотека в Москве лучше, чем в Казани. Но это не суть. Любое задержание в России лишает людей достоинства. Психологическое насилие – потому что физического насилия по отношению ко мне никогда не применялось – было колоссальным».
Вас унижали?
«Унижали, запугивали. Они угрожали моим детям, моей семье. В целом, я не знаю, как в Чехии, но в России женщины в заключении находятся под контролем страха. У них нет той же поддержки свободного мира, как например, у мужчин. Почти у каждого мужчины в заключении в Казани, из того минимального общения, которое у нас было иногда, есть жена, девушка, мать, которая его поддерживает, ждет его. У женщин этого нет. Женщинам, которые оказались в заключении, на самом деле не на кого надеяться, потому что у большинства из них дети в детском доме, у них проблемы с семьей, с родителями. Я видела так много судеб… […] Каждая женщина сосредоточена в основном на том, что у нее есть здесь и сейчас. Я прочитала «Письма» Вацлава Гавела, когда вернулась. Они очень меня зацепили, особенно то, как он описал судьбу человека в заключении, что каждый пьет свое ведро горечи. У каждого есть свое ведро, поэтому они не хотят чужого. Так что мы просто говорили о детях, о путешествиях, о еде, и это, в общем-то, все».
Мы общались с вашим супругом, Павлом Буториным. Он рассказал, что испытывал «ужасные сложности» в общении с вами, что у вас не было прямого контакта, и что вам даже не давали общаться с детьми.
«Это было очень сложно, очень несправедливо. Потому что у других женщин были посетители. Им разрешали делать звонки. Хотя бы раз или два раза в неделю. Мне же следователи не разрешали ничего. Ирония в том, что они держали меня под стражей, потому что я американка и журналистка, но обращались со мной как с россиянкой и даже хуже. Общение с детьми было минимальным. Иногда я получала короткие письма через адвокатов, которые писали мне из Праги. Мой муж писал мне коротко и ничего конкретного. Никаких подробностей, скажем, об интервью с вами или другими СМИ. Или даже о работе, которую он проводил, чтобы освободить меня. Я вообще ничего об этом не знала. Кроме нескольких предложений, над которыми я потом долго сидела и думала. Например: «Алсу, у меня появилась надежда». То есть я знала, что что-то произошло или что он встретил кого-то, кто дал ему надежду. Мое воображение было так перегружено, что я даже не могла представить, что это может значить».
Вы приехали в Россию не как журналистка, а как дочь, чтобы ухаживать за матерью, но вас все равно задержали.
«То, что произошло, было тяжело, некрасиво, но это показало, что ценности России – я говорю не о народе, а о ценностях правительства в России – кардинально отличаются от наших ценностей здесь, в свободном мире, в Европе и в Америке. Мир должен знать это и вести себя соответствующим образом по отношению к России и другим странам, где свобода прессы находится под угрозой».
До весны у вас не было надежды на освобождение. О чем вы думали эти нескольких месяцев в тюрьме?
«Первый месяц был самым ужасным. Самые долгие допросы. Я все еще не понимала, что происходит. И каждый день, когда открывалась дверь, железная дверь, я была уверена, что найдется кто-то, кто скажет: «Алсу Курмашева, это была ошибка, до свидания». Может быть, я действительно была наивной, но 1 декабря я была в первом суде, где мне продлили срок содержания под стражей до февраля. В тот день адвокат сказал мне, что организация «Мемориал», уверена, вы их знаете – это крупнейшая правозащитная организация, они сейчас здесь, в Чехии, он сказал мне, что они признали меня политзаключенной. И я поняла, что это значит, что это ключевое обозначение, что это очень важно. Я поняла, что буду находиться в заключении какое-то время. […] Но я всегда считала, что у всего есть начало и конец. На татарском языке мы говорим: «пусть конец будет хорошим, пусть он будет хорошим для всех и для меня, Бог укажет правильный путь». И еще мне очень помогла идея, которую мы часто используем в татарском языке, что Бог не дает больше, чем человек может взять. И я подумала: вот она я, я здесь, здесь я проведу какое-то время, здесь я буду претерпевать, но держаться, потому что мне есть на кого и на что надеяться».
Вы сказали, что все еще переживаете этот опыт, но удалось ли вам немного продвинуться вперед после того, как вас освободили? Чувствуете ли вы, что в какой-то степени проработали этот опыт?
«Да, я определенно много проработала. Сейчас я думаю о том, что мне делать дальше и как использовать свой опыт. Я работаю над тем, чтобы поддерживать семьи других журналистов, находящихся в заключении, журналистов Радио «Свобода». Сейчас их четверо. Игорь Лосик и Андрей Кузнечик находятся в заключении в Беларуси. С Игорем у нас нет контакта уже четыре года. Мы даже не знаем, здоров ли он, какая помощь ему нужна. Это очень сложно. Влад Есипенко находится в Крыму. Он уже три месяца не видел свою семью и маленькую дочь. Еще один наш коллега в Азербайджане. У него родилась дочка, и он до сих пор ее не видел. Он находится в заключении с мая. Я прекрасно знаю, через что проходят эти семьи. Я точно знаю, что они просыпаются каждое утро и думают только об одном: что еще они могут сделать для своего любимого человека. Поэтому, учитывая свой опыт, я пытаюсь им помочь».
Как вы думаете, можно ли в вашем случае исцелиться, жить дальше и никогда больше не думать о случившемся с вами?
«Я так не думаю. И я не хочу об этом забывать. Скорее, я хочу построить свою жизнь и свою работу на том, что со мной произошло, построить прочный фундамент. Это, безусловно, сделало нас сильнее, сделало меня сильнее как профессионала, сделало меня сильнее как журналиста, сделало сильнее нашу семью, сделало сильнее Радио «Свобода». Это то, что я слышу от своих коллег, это не только мои слова. Поэтому мы хотим использовать то, что произошло со мной, развивать это и работать с этим».
CZCR/aj