«Меньше страха. Последние минуты с Янушем Корчаком» - так называется книга, которая недавно вышла в Академическом издательстве «Диалог» (Dialog Wydawnictwo Akademickie). Агнешка Витковская-Крых (Agnieszka Witkowska-Krych), культуровед, гебраист, социолог, посвятила книгу будням детей Дома сирот Януша Корчака в последний период его деятельности. Это результат тщательного исследования многих свидетельств, документов, воспоминаний и материалов из прессы, которые рассказывают о борьбе Корчака, его соратницы Стефании Вильчиньской и всего персонала Дома сирот за выживание в период немецкой оккупации, в варшавском гетто, с сохранением принципов достоинства и дисциплины. Презентация книги «Меньше страха. Последние минуты с Янушем Корчаком» состоялась в Еврейском историческом институте. Встреча с Агнешкой Витковской-Крых, ее научный и при этом очень эмоциональный подход к работе над книгой произвел на меня большое впечатление, не говоря уже о самой теме. Я пригласила автора книги к микрофону.
- Для многих на свете, да и в самой Польше Януш Корчак - это, прежде всего, герой, который самоотверженно пошел со своими воспитанниками на смерть в газовой камере в Треблинке. Конечно, известно, что он был выдающимся педагогом, врачом, писателем. Но Ваша книга проливает свет также на малоизвестные широкому кругу людей, особенно за границей, факты. Я начала бы с вопроса, почему вообще его Дом сирот оказался в гетто в 1940 году? Неужели не было другой дороги?
Агнешка Витковская-Крых: По закону, нет. Не было абсолютно никакой другой возможности. Все еврейские учреждения или предназначенные для подопечных-евреев были обязаны переместиться в гетто. А это было одно из опекунских учреждений, поскольку туда также поступил самый крупный в гетто более поздний детский дом, который с улицы Лешно 127 вместе с пятьюстами воспитанниками должен был переехать на улицу Дзельну 39. Корчак тоже был евреем, а значит, его тоже касалась эта обязанность, которая всем евреям Варшавы была навязана немцами. А именно - переселение в гетто. Правда, тогда никто не говорил «гетто». Это называли «еврейским закрытым районом». Так что легального выбора не было. Конечно, у самого Корчака выбор был - просто не подчиниться. Но в случае Корчака, думаю, это тоже было невозможно. Верность ребенку была для него самым важным.
- Функционирование детского дома в гетто было связано с гигиеной, медицинской опекой, питанием, одеждой, учебой. Как это обеспечивалось в тех условиях?
Агнешка Витковская-Крых: Конечно, всё это было намного труднее. Разработанные до войны структуры, которые неплохо действовали еще в первые месяцы оккупации, были перенесены также в гетто. Дети по-прежнему имели свое самоуправление, свою газету. Они не могли ходить в школу, но школа пришла к ним. Корчак приглашал разных людей, которые читали детям лекции или давали уроки. Среди них были историки, как Эммануэль Рингельблюм - инициатор собрания документов о Варшавском гетто, но были также обычные люди, как, например, пани Розенова - купчиха, которая рассказывала детям, как она в условиях тотального дефицита всего ведет свое дело, как ей трудно приходится, чтобы заработать себе и своим детям на кусок хлеба. Наверное, Корчак пригласил ее также для того, чтобы немного разрушить стереотип купца как эксплуататора.
- А установление в Доме сирот Корчака очень жесткой дисциплины было своего рода протестом, вызовом оккупантам?
Агнешка Витковская-Крых: Безусловно. В этом случае говорится прямо, что это «военная муштра». Корчак делает детям замечания, издает приказы, чтобы они знали, как вести себя в кризисной ситуации. О его стиле воспитания написано во многих книгах. Меня когда-то поразило то, о чем в своих военных воспоминаниях написала Моника Жеромская. Даже в самых трудных ситуациях она пользовалась капелькой духов, сохранившихся с довоенного времени. Это укрепляло ее чувство собственного достоинства в самых подлых обстоятельствах.
- А как Корчак объяснял детям, что происходит, почему они оказались в таких условиях? Он говорил им всё напрямую или как-то старался смягчить, защищить от страшной правды?
Агнешка Витковская-Крых: Этого мы не знаем доподлинно. Известны его публицистические тексты для газеты Дома сирот, которые читались на еженедельной встрече. Он не скрывает, что ситуация ухудшилась, но также и не пугает. Корчак догадывался, что будет какая-то депортация, но тогда он сам не знал, что это на самом деле означает. Это лишь начало августа 1940 года. Вести из лагеря смерти в Треблинке доходят до гетто позже. Корчак знает, что лучше не будет, но еще не знает, что означает «хуже».
- Меня лично потряс в вашем рассказе на презентации книги фрагмент о театрализации переселения Дома сирот в гетто, а позже на Умшлаглац - пункт отправки в лагеря смерти. Дети были одеты в смешные костюмы, пели, танцевали. Почему это было сделано?
Агнешка Витковская-Крых: То, что переселение в гетто действительно носило характер фарса, водевиля, нам в точности известно. Речь шла о том, чтобы сделать этот травматический, болезненный опыт, не могу сказать, более приятным, но просто менее страшным.
- Доходим до самой важной и самой трагической страницы жизни Корчака. И снова у меня тот же мучительный вопрос: можно ли было спастись, не ехать в Треблинку, не входить в газовую камеру?
Агнешка Витковская-Крых: Наверное, такое решение можно было принять раньше, не идя в гетто, выйдя из гетто. Даже на Умшлаглац еврейская гмина (Юденрат) пыталась как-то Корчака спасти, и скорее всего, это бы удалось. Его можно было одеть в белый халат и сказать, что он из больницы неподалеку. Так спасали некоторых людей. Но это только теория, сослагательное наклонение... Сам Корчак не мог поступить иначе, он чувствовал свою ответственность за детей и сотрудников.
- А как повлияла работа над книгой о Корчаке на Вас лично?
Агнешка Витковская-Крых: Я бы очень хотела и пытаюсь научиться у Корчака разговаривать с маленьким человеком, ребенком, на уровне его глаз. Это не всегда легко. В случае детей мы хотим выступить в роли таких «экспертов», но может быть, и нам стоит чему-то научиться у этого маленького человека, который тоже «эксперт» в своем деле.
Автор передачи: Ирина Завиша