177 украинских военных погибли в российских тюрьмах с начала полномаштабного вторжения России в Украину. Это — данные Координационного штаба по обращению с военопленными Министерства обороны Украины. Но правозащитники говорят, что, на самом деле, погибших — больше, поскольку достоверную информацию Россия не предоставляет ни украинской стороне, ни международным организациям.
Илье Иляшенко было всего девятнадцать лет, когда он попал в плен к россиянам. Он — один из тех, кто защищал «Азовсталь». Военнослужащий отряда морской охраны Государственной пограничной службы Украины. Позывной — Смурф.
Выполнил приказ: выйти в плен. Как и другие украинские защитники. Нам говорили все красиво, что к нам будет приезжать украинский омбудсмен, что мы будем на связи с родными, что три-четыре месяца — срок пребывания. Мол, будем находиться в Еленовке, будет приезжать украинская гуманитарка. Вообще, все будет классно. Но, к сожалению, все оказалось не так. Я выходил в числе последних из «Азовстали».
20 мая 2022 года я вышел с группой своих побратимов из моего подразделения 23-го отряда морской охраны Госпогранслужбы Украины. Очень запомнился мне тот момент — каждый украинский защитник шел не с опущенной головой. То есть, мы смотрели россиянам в глаза, никто не наклонял голову. Было такое ощущение, что мы не сдались. Мы не любим, когда нам говорят, что мы сдались. Мы выполнили приказ: выйти в плен. То есть, сдаться — это поднять руки. «Все, мы сдаемся», — поднять белый флаг. Нет, такого не было.
Илья Ильяшенко в плену пробыл десять месяцев. Жестокость, пытки, нарушения Женевской конвенции. Через все это пришлось пройти Смурфу. Но в плену он видел и другое: настоящую дружбу, поддержку и неравнодушие со стороны своих побратимов. Даже тогда, когда нормальные человеческие эмоции уже были на пределе.
Первая колония — это Еленовка. Там были все защитники «Азовстали». Нас вышло де с половиной тысяч человек. И всех пораспихивали в несколько бараков. Их было пять или шесть, если не ошибаюсь. Каждый барак был рассчитан на сто человек, а нас было по четыреста-пятьсот в каждом бараке. Каждый друг на друге спал. Очень было тесно. Из-за того, что был большой наплыв, в столовой не справлялись. Мы могли позавтракать в двенадцать дня, потом — обед. Ужин мог быть в одиннадцать часов ночи. Вот так мы и питались. Непонятный график.
Илья Ильяшенко побывал и в одной из самых жестоких тюрем России —в Таганрогском СИЗО. Там бить начинают прямо на приемном пункте. Отдельная пытка — голод.
На завтрак у нас была одна столовая ложка макарон. Помню, как человек, разносивший еду, брал черпак свой небольшой и насыпал нам макароны на пять тарелок. Я брал столовую ложку, насыпал, получалась одна ложка.
Это был наш завтрак. Два куска хлеба тоненьких на целые сутки давались. Хочешь сразу ешь, хочешь с обедом: растягивай как хочешь. Но растягивать было очень трудно, потому что это, прям, очень-очень психологически давило. Ты очень хочешь есть, у тебя на столе лежит кусок хлеба, который ты сейчас съешь и не почувствуешь по факту. Но ты его отложил на попозже, чтобы хоть как-то растянуть. Это очень трудно было.
На обед у нас был суп, но опять же, очень трудно это назвать супом, потому что это была просто вода. И если тебе там попадает какой-то кусок гороха какого-то, то это уже — класс. Там реально одна горошинка, а все остальное — это просто вода. На второе давали, как правило, какую-то кашу, ну опять же, три ложки какой-то каши. Очень часто она была очень кислая. Чувствовалось, что уже ее нельзя было есть, но нам ее давали. Рис, который уже скисал, но есть-то очень хочешь.
Сейчас уже я привык к нормальной еде, человек очень быстро привыкает к чему-то хорошему. Сейчас я уже перебираю еду, но в то время мне что угодно дай, я все съем. Мне было все равно, поэтому приходилось есть.
На ужин нам давали очень часто кислую капусту, такую как в банках. Она мне кажется настолько долго стояла, что когда они ее нам накладывали, наклоняешься понюхать ее, а тебе отдает, я не знаю, спиртом каким-то. Прямо слезы на глазах были.
Россияне в отношении украинцев не признают статус военнопленных. В России войну против Украины называют СВО, а значит украинцы — не военнопленные. Пытки — с утра до вечера. Конвейер не останавливался никогда.
Мы просыпались, пели гимн России. У нас на стене висел гимн России, государственный флаг. Мы учили гимн наизусть. Надзирателям рассказывали, если они хотели. А они обычно хотели. Потом — физические нагрузки. Заступала смена, которая заставляла нас заниматься спортом, например, приседать. Мы это делали полторы тысячи раз. То есть, с этим питанием нет сил вообще, а нас еще заставляли приседать. Это было трудно. А не делать этого, значит — открывается камера и сразу физическое воздействие.
Не позволяли лежать, сидеть — в зависимости от смены. Первый месяц мы вообще стояли постоянно. В Таганроге нельзя было сидеть: стояли, пели. И плюс это все еще сопровождалось тем, что у нас два раза в сутки — проверка. Мы выбегали из камеры, становились в позу звездочки к стене, и камера проверялась охранниками. Их сопровождал спецназ, это обычно — чеченцы. Мы выбегали из камеры, нас допрашивали. Вдруг там при этих избиениях, при этих допросах, это — неофициальный допрос, кто-то проговорится. Охраннику плюс звездочка какая-то на погонах и так далее. Поэтому они это постоянно делали.
Илья Ильишенко не сможет забыть те пытки, которые выходят за пределы человечности. Говорит, россияне били словно по методичкам.
Если учитывать неофициальные допросы во время проверок, то они били шокерами по всем местам, включая мужские органы. Палками резиновыми по ногам били. Вот в одну точку, помню, раз двадцать били со всей силой. Я просто не чувствовал ногу. Потом пару недель она была опухшая очень.
Они знают, как пытать. Я уверен, у них есть какая-то методичка. Вот они знают, это не просто там ударить под дых, как кто-то представляет. Они это делают, по моему мнению, профессионально.
Один из самых тяжелых допросов, который у меня был за все время пребывания в плену, это был допрос в Таганроге. Когда меня полностью раздели, сказали раздеться, положили на пол. Я лег — там была подушка, сказали лицом в подушку на животе лежать. Ну и говорят: «Рассказывай все, сколько ты убил. Мы не поверим, что ты никого не убивал. Если будешь останавливаться, то мы тебя будем подбадривать шокером». У них такой шокер длинный был, на конце два усика. Я начал говорить. Меня, все равно, били минут сорок. Меня били шокером почти безостановочно по всем местам. Я был уже в конце такой вареный, что шокер уже не действовал, как он должен действовать. Я уже был как труп какой-то, и в конце мне сказали выставить руку в сторону. Я выставил руку, мне чем-то облили ее и подожгли. У меня вспыхнула рука, но они сразу потушили каким-то влажным полотенцем.
Илья Ильяшенко вернулся из плена в феврале 2023 года. С тех пор он борется за возвращение домой таких, как он, из российского плена. А также помогает реабилитации тех, кого уже смогли обменять. Вернуться из плена нужно не только физически, но и морально. А вот это бывает иногда очень непросто.
Лариса Задорожная